Сталинград имел ещё одну железную дорогу, связывающую его с тылом, дорогу, только что построенную сталинградцами, с паромной переправой через Волгу. Когда немцы вышли к Дону, все поезда с техникой, боеприпасами и людским пополнением для войск, сражающихся под Сталинградом, устремились к Волге по новой дороге. Паромная железнодорожная переправа перебрасывала через Волгу ежедневно сотни вагонов.

Но как быть с встречным грузопотоком? Сталинградский узел не мог больше впитывать в себя поезда. Он задыхался от излишка вагонов. Подъездные пути, ветки, тупики, вторые пути двухпутных перегонов — всё было забито порожняком. Узел потерял всякую маневренность. Станции не имели в резерве более одного свободного пути. Чтобы разгрузить сталинградский узел и спасти вагонный парк, надо было во что бы то ни стало продолжать движение по блокированной врагом дороге на Поворино. В светлое время суток на виду немецких войск, занимавших господствующие высоты на правом берегу Дона, об этом не могло быть и речи, но ночью смелая попытка сулила удачу.

Утром 20 августа станции участка Сталинград — Качалино получили приказ подготовиться к пропуску ночью пятнадцати порожняковых составов.

Исходным пунктом этого каравана поездов была станция Гумрак. Я работал тогда начальником этой станции. Часть поездов мы подготовили сами, часть приняли из Сталинграда и Воропоново. Все их надо было отправить точно с десятиминутными интервалами. Эта задача была выполнена, несмотря на бомбёжку станции вражеской авиацией. Паровозные и составительские бригады, стрелочники и осмотрщики вагонов не прекращали работы, когда вокруг рвались бомбы. Бомбёжка была не меткая, станция уцелела.

Поезда отправлялись в строгом соответствии с приказом. В час ночи был отправлен последний поезд, в три часа он проследовал Качалино, миновал опасное место. Противник ничего не заметил.

Успех этой операции по перегонке порожняка позволил командованию на следующую ночь поставить перед путейцами качалинской дистанции ещё более ответственную задачу. С севера по блокированной дороге к Сталинграду двинулись эшелоны с войсками и танками.

К началу темноты на нашей станции была закончена вся работа по приёму, пропуску эшелонов и выгрузке части их. На маневровые паровозы, на стрелочные посты, в ремонтные бригады были назначены самые надёжные люди. Руководители станции и партийной организации обходили рабочие места. Десятки зенитных батарей почти непрерывно вели огонь, отражая налёты вражеской авиации.

В девять часов вечера с самой дальней точки диспетчерского круга, со станции Качалино, донёсся голос оператора:

— Товарищ диспетчер! Первый прошёл в 20 часов 50 минут.

Диспетчер и все окружавшие его руководители дороги и представители военного командования поняли, что началась одна из самых ответственных операций, какие могут выпасть на долю железнодорожников. Все стояли, затаив дыхание.

Через несколько минут тот же голос сообщил:

— Товарищ диспетчер! Над станцией на бреющем полете группа вражеских самолетов ведёт пулемётный обстрел, дежурное помещение не покидаем.

Летом 1942 года под Сталинградом на строительстве оборонительных рубежей.

С десятиминутными интервалами проследовали второй и третий эшелоны. Потом диспетчерская связь прервалась. Первый эшелон прибыл в Гумрак ровно в полночь. Проследовал благополучно и второй. Следующий мы ждали всю ночь.

С наступлением рассвета мы увидели множество немецких самолётов. Это была воздушная армада, расчищавшая путь наземным немецким войскам, прорвавшим нашу оборону и форсировавшим Дон в районе хутора Вертячий. Несмотря на то, что на станции было до 300 вагонов и 5 паровозов под поездами, враг не подвергал её бомбардировке: вероятно, думал, что всё это уже брошено, оставлено ему. Но стоило только нам переставить паровоз с одного пути на другой, как на станцию посыпались десятки фугасных бомб.

Старший стрелочник Лунев из будки северного стрелочного поста вызвал дежурного по станции и доложил:.

— Товарищ дежурный I При перестановке паровоза пролетевшие самолёты сбросили в районе стрелочного поста семь бомб, которые упали около меня, ушли в балласт и не взорвались.

Лунев остался на своем посту, окружённый залегшими вокруг него бомбами. Немного спустя он сообщил, что на перегоне Конная — разъезд 364-й километр немецкие самолёты кружатся над поездом и ведут по нему пушечный и пулемётный огонь. Ясно было, что речь идёт о том эшелоне, который мы ждали всю ночь.

Выбежав на северную сторону станции, я увидел километрах в 11–12 дымок, через минуту превратившийся в пламя. Вражеские самолёты уже улетели. Мне удалось благополучно проскочить к месту происшествия на маневровом паровозе. Картина, которую я увидел тут, не оставляла никаких сомнений в том, что бригада, сопровождавшая эшелон, сделала всё возможное для спасения груза. Она дважды отцепляла горящие вагоны с боеприпасами и продвигала уцелевшую головную часть эшелона вперед, пока паровоз не остановился. Пробитый в нескольких местах котёл выпускал струи пара. На паровозе остались в живых только главный кондуктор и тяжело раненный машинист. Давление в котле упало до пяти атмосфер.

Посоветовавшись с главным кондуктором, мы решили, что надо во что бы то ни стало дотянуть уцелевшие вагоны с танками и автомашинами до станции. Я стал на место лежавшего без сознания машиниста, кондуктор заменил убитого кочегара. Нам удалось заставить простреленный паровоз протащить остаток эшелона последние 11–12 километров.

Больше поездов в Гумрак уже не приходило.

23 августа

П. И. Кузьмин

На сталинградской железнодорожной переправе все уже работали в касках, так как над переправой большую часть суток бушевал огонь зенитных батарей и осколки барабанили по палубе. Люди освоились с тем, что над головой постоянно сверкает несколько огненных ярусов зенитных разрывов. Вражеские бомбардировщики не оставляли нас в покое. На помощь нашим зенитчикам пришли истребители, расположившие свой аэродром вблизи переправы. Над нами то и дело происходили скоротечные воздушные бои.

Ночью небо освещали прожектора, и всё оно было в мигании вспыхивавших и мгновенно гасших звёзд, а на Волге была тьма; без единой искры, как тени туч, плыли паромы. В такие ночи переправа перебрасывала с берега на берег столько же вагонов и паровозов, сколько и днём.

Утром 23 августа на переправе всё было, как обычно: зенитчики били по фашистским самолётам, упорно стремившимся прорваться к переправе, в воздухе то и дело завязывались воздушные бои, в Волгу и в сады села Латашинки падали горящие машины, спускались на парашютах лётчики; работники переправы спокойно продолжали своё дело — на станциях обоих берегов передвигались составы, бегали паровозы, готовя на ряжи новые партии груза. По Волге курсировали суда переправы с пулемётами на башнях. И грузовой поток шёл, как обычно: с левого берега — снаряды, бомбы и тому подобное; с правого — оборудование эвакуируемых заводов, раненые. Пожалуй, только раненых было больше, чем в предыдущие дни, и погрузка на паромы происходила быстрее.

Днём меня вызвали на станцию, где по селекторной связи передали, что со стороны Гумрака к переправе движутся немецкие войска. Я немедленно выставил в этом направлении наблюдателей и, посоветовавшись с замполитом Мелешко, на всякий случай приступил к эвакуации Латашинки.

Появление немцев вблизи переправы никого особенно не удивило, так как предполагалось, что это небольшой авиадесант. Примерно через два часа, проверяя посты наблюдения, я вышел на возвышенность, где стоял знакомый боец украинец. Он показал рукой в направлении села Орловка, немного правее его, и спросил: