Немцы уже подходили к трамвайной и железнодорожной линии, били по заводу прямой наводкой.

14 октября, когда немцы особенно рвались к Волге и уже заняли Сталинградский тракторный завод, наш рабочий отряд занял оборону западной части завода вдоль железобетонного забора.

На следующий день на завод прибыл стрелковый полк с сильными огневыми средствами. Мы перешли в наступление, но вскоре отошли на исходный рубеж. Территория завода с Верхнего посёлка хорошо просматривалась немцами, и их прицельный огонь не давал продвигаться нашим бойцам.

17 октября немцы начали ожесточённую артиллерийскую подготовку. Волна за волной на завод шли немецкие бомбардировщики. В середине дня в наступление на завод двинулось 50 немецких танков. За ними шли автоматчики.

Наши бронебойщики, расположенные вдоль железобетонного забора, метким огнем встретили немецкие танки. Немецкие автоматчики залегли. Разгорелся жаркий бой. Противотанковые орудия, расположенные у первых контрольных ворот, подбили семь танков. Они загородили проход. Лобовая танковая атака на завод была сорвана.

Затем немцы бросили танки с десантами пехоты. Они хотели обойти завод с севера и юга. Немецкие танки подошли вплотную к нашим цехам. Прямой наводкой они били по нашим огневым точкам. Немецкие автоматчики наступали густыми цепями.

Нам пришлось отойти и занять оборону по линии горячих и механических цехов.

На долю многих рабочих выпало бороться за Родину там, где они раньше трудились. Завязался бой на коротких дистанциях. Главным оружием были ручные гранаты. Два часа длился этот неравный бой в цехах завода.

Нам снова пришлось отойти и занять оборону по линии забора с восточной стороны. Трудно всё это передать словами.

Вот как об этих днях рассказывают донесения, которые писал старший лейтенант Бурлаков: «Командиру дивизии. Доношу, что северо-западные цеха завода: цеха 43 и 19 заняты противником. Гарнизон роты попал в окружение. Связь с ними прервана. На углу — северо-западнее — находятся шесть танков противника. Нахожусь в обороне с отрядом рабочих. Положение серьезное. Бурлаков».

17 октября в 20 часов 40 минут Бурлаков прислал новое донесение: «Доношу, что при обороне завода в ночь с 16 на 17 рабочий отряд 2-й роты НКВД занял оборону северо-западнее угла завода. Утром с соседнего участка прорвалась большая группа немцев. Принял бой с двумя батальонами пехоты немцев; часть их уничтожил. Положение серьезное. Старший лейтенант Бурлаков».

В те дни нам пришлось расстаться с начальником штаба нашего отряда Яковом Викторовичем Коробковым, работником отдела технического контроля завода. Это был неутомимый организатор, волевой и крепкий человек. Устраивались мы на ночь на алебастровом ящике, укрывались где-то найденным куском материи, шутили над тем, что никогда у нас не было такого огромного, двенадцатиметрового одеяла. У Коробкова сохранился в запасе один килограмм конфет. Каждый день он выдавал нам по одной конфете. Расставаясь, он роздал нам последние конфеты. Яков Викторович ушёл в коммунистический батальон, который формировался из добровольцев.

На всю жизнь останется в памяти момент, когда немецкие танки, обойдя завод, прорвались к Волге; их встретили там бойцы коммунистического батальона. Стоя по пояс в воде, они забрасывали гранатами немецкие танки.

На правый берег уже высаживались бойцы дивизии Людникова.

Своей кровью оросил разрушенные камни любимого завода наш комиссар Павел Иванович Ченцов. Погиб и отважный командир роты — товарищ Бурлаков.

На переправе у Тракторного

А. И. Фомина

Тылы одного батальона, занимавшего оборону в районе Тракторного, расположились в заводском кинотеатре «Ударник». Здесь я познакомилась с девушкой-санинструктором, которая прибыла на защиту Сталинграда с далекого Алтая.

В мирное время, участвуя в комсомольских военизированных походах, я воображала себя Анкой-пулемётчицей. Теперь обстоятельства переменились. Действительность превзошла всякое воображение: я была уже бойцом взвода сандружинниц, имела некоторую боевую практику на своём заводе и высоко оценила роль медицинских работников на войне.

Батальон, в котором служила моя новая подруга, вёл бои у дороги на Дубовку. Прибыла первая партия раненых. Доставив их, моя подруга снова вернулась на поле боя и сама была смертельно ранена. Она умерла на моих руках, и я поклялась заменить эту девушку с Алтая, для которой Тракторный завод был так же дорог, как и для нас, тракторозаводцев.

Дома я не сразу сказала, что ухожу в армию — боялась, что маме будет очень тяжело. Пообедав в последний раз с милыми и близкими, я попросила маму отыскать мой комсомольский костюм. Он оказался в одном из узлов, в которые давно уже были сложены на случай пожара некоторые домашние вещи. Я оделась и только тогда решилась сказать:

— Иду, мама, на передовую.

В эту минуту мама была такой ласковой и милой, какой я никогда её ещё не видела. Она ничем не выдала своего страха за меня, только поцеловала. Она сама уложила в ранец необходимые мне на передовой вещи.

Я опоясалась и, простившись, пошла в штаб батальона. Тут я узнала, что в этом батальоне есть уже две девушки с Тракторного: Таня из отдела главного конструктора (фамилии её не помню, её все звали по имени) и Дуся Маркелова, подруга, с которой протекала вся моя жизнь, наполненная работой на заводе и в комсомоле, учёбой в педагогическом институте и весёлыми лодочными прогулками с друзьями по Волге.

Я уже служила в батальоне, когда немцы начали штурм Тракторного. Сотни самолётовылетов, бомбёжка фугасками и зажигалками сопровождались артиллерийско-миномётным обстрелом. Жилые дома и заводские корпуса превращались в груды развалин. Тяжело было бойцам смотреть на жителей, лишённых крова и убежища. На оборону встали все, включая повара Вертепу, у которого противотанковое ружьё играло в руках, как ковш на длинной ручке в кухонном котле.

Немецкие атаки следовали одна за другой. Вдруг среди дня наступило затишье. Комиссар батальона Архипов вышел из укрытия. Он наблюдал в бинокль за Горным посёлком, в котором были немцы. К нему подошёл политрук Воронков. В этот момент немцы возобновили огонь по нашему переднему краю. Три осколка пробили грудь Архипова. Воронков тоже был тяжело ранен: один осколок разрубил плечо, другой — ногу.

С наступлением темноты мне приказано было эвакуировать их вместе с другими ранеными за Волгу. Раненых бойцов и командиров было больше двадцати человек. Их надо было перенести к пешеходному мостику, что против яхт-клуба, а оттуда по этому мостику на остров. В помощь мне дали только одного санитара. О трудностях не буду говорить. Скажу только, что мною руководила какая-то неведомая сила. Перенеся одного, я бежала за другим. Ведь каждую секунду раненых могла накрыть мина или на берегу или на мостике посреди Волги. Волга бурлила от разрывов мин и снарядов.

Санитаров на острове не оказалось. «Ничто не обещает здесь возможности быстрой эвакуации», — подумала я, очутившись на сыром холодном песке под открытым небом, среди полуживых, беспомощных, но безмолвно терпеливых в такие тяжёлые минуты бойцов-защитников. Только изредка раздавался чей-нибудь голос, произносивший проклятие врагу.

В эту ночь мне было очень трудно. Перевязочный материал у меня иссяк. Я заменяла бинты полотенцем, разрезав его на ленты, простынкой, случайно оказавшейся в моем вещевом мешке, всем, что годно было для перевязки и подбинтовки.

Воронков от потери крови, которую я с трудом остановила, казался безжизненным. Комиссар очень страдал, но лежал спокойно, ничего не просил. Я бегала к мостикам, чтобы принести воды бойцам, просившим пить. У мостика рвались мины, но как я могла отказать бойцам, которые с такой жадностью пили волжскую воду, похваливали её и просили: